Жертвы и зрители войны. Евгений Добренко – об экономике пацифизма

В расхожем утверждении, что "Третья мировая война уже идет", куда больше ханжества, чем правды. Мировые войны, как Первая, так и Вторая, касались абсолютно всех. Они катилась от Пиренеев до Урала, от Сицилии до Новой Земли, а еще, конечно, по Ближнему Востоку, Африке и Восточной Азии. Все, кто находился на этих территориях, военные и гражданские, левые и правые, коренное население, мигранты и национальные меньшинства, так или иначе были втянуты в военные действия, прямо и непосредственно переживали их последствия, переносили тяготы на фронте, в тылу, в оккупации, в плену, в лагере смерти, наконец.

Не будем лукавить: сегодняшняя война пока совсем иная. Она напрямую касается жителей Украины, Газы, Израиля и частично России, Ливана, Сирии, Ирана и Йемена. Все остальные в ней – зрители. С этим трудно смириться. Но очень много в нашей реакции на войну определяется именно этим статусом зрителей. Зритель пожара, когда горит не твой дом, испытывает одновременно чувство облегчения и сочувствия к жертве. Человек одновременно радуется, что горит не его дом, и (если он нормальный человек) сочувствует тем, чей дом охвачен огнем. Человеку свойственна эмпатия. Он хочет помочь жертве. И чем больше он радуется собственному везению, тем большую эмпатию к жертве испытывает.

А теперь представим себе, что горит не дом соседа, но ваш многоквартирный дом. И вы теперь не зритель, а сами – жертва. Ваша реакция будет совершенно иной! И эмпатии к соседу в ней места уже не будет. Иначе говоря, ваша эмпатия прямо пропорциональна вашим потерям: чем меньше пострадали вы и больше сосед, тем выше уровень эмпатии. И наоборот, если вы потеряли больше соседа, доминировать будет не эмпатия, а зависть! Эмпатии вообще места не будет. После последней мировой войны, когда пожаром был охвачен общий дом всех европейцев, никакой эмпатии ни к кому не было. И прежде всего не было эмпатии к соседям, а тем более к поджигателям. Почему? Да потому, что вся ваша эмпатия перетопилась в жалость к себе любимому, ушла на себя! Ушла настолько, что даже чистые жертвы той войны – жертвы Холокоста – не вызывали сочувствия у целого поколения европейцев. И осознание вины пришло к ним лишь спустя десятилетия! Пережившим ужасы первой половины 1940-х годов было не до евреев.

Так устроена человеческая психология. У зрителя и жертвы она разная. Переживания жертвы просты: в них доминирует аффект от переживания утраты (погибших близких, уничтоженного в огне имущества, разрушенной жизни, наконец). Зритель, напротив, испытывает сложный психологический комплекс чувств – от переживания своей везучести до эмпатии. И сочетание этого комплекса с аффектом (а война, гибель, разрушения, голод – это всегда аффект) начинает искажать реальность. Это происходит незаметно для зрителей и жертв войны. Но вскоре обнаруживается пропасть в понимании происходящего между людьми, которые, казалось бы, должны быть по одну сторону линии огня. Здесь даже нет никакого умысла. Просто оптика. О чем мы практически не задумываемся. Жертва пожара и свидетель пожара по-разному переживают это событие.

Дальше включается сложная система деформации восприятия реальности. Приведу пример, лежащий на поверхности. Я внимательно читал множество заявлений и деклараций в поддержку страдающих жителей Газы. Сегодня они публикуются ежедневно в большом количестве. И обратил внимание на то, что для зрителей (а это, несомненно, декларации зрителей) есть две стороны конфликта: Израиль и палестинцы. Израиль в ответ на эти заявления постоянно напоминает, что воюет с ХАМАСом, требуя его осуждения. Но призыв вернуть заложников, как правило, дежурно выдавливается возмущенными насилием в Газе в самом конце их деклараций. В результате сторона, совершившая неслыханные зверства, развязавшая войну и удерживающая заложников, чем и не позволяющая завершить ее – ХАМАС, в сознании возмущенных зрителей (также известных как "мировое сообщество" или "мировое общественное мнение") вообще не является стороной конфликта. Он просто выведен за скобки. Большего искажения реальности трудно себе представить. Это, как если бы в 1945 году мир был бы занят (бесспорными) страданиями немецкого народа, просто забыв, что война идет вообще-то с нацистским режимом, который не сдавался до мая 1945 года, чем навлекал на народ Германии неслыханные страдания (это же, попутно замечу, относится и к Японии, которая до ядерных бомбардировок отказывалась капитулировать и готова была к дальнейшему кровопролитию). И эта деформация реальности настолько же сильна, насколько естественным было бы полное забвение страданий соседей, окажись мы на пепелище нашего общего, а не чужого дома. Аффект вводит в исступление. Исступление ведет к деформации реальности.

Я живу в Италии. И потому с особым интересом отнесся к результатам недавнего опроса Центра исследований социальных инвестиций (CENSIS), который показал, что хотя около трети итальянцев понимают, что из-за глобальной нестабильности и продолжающихся войн в Украине и на Ближнем Востоке их страна может быть втянута в военный конфликт в течение ближайших пяти лет, лишь 16% итальянцев призывного возраста готовы взять в руки оружие в случае военного конфликта. Согласно опросу, 39% итальянцев в возрасте от 18 до 45 лет называют себя пацифистами, отказывающимися от военной службы по соображениям совести; 19% респондентов признались, что попытались бы уклониться от призыва; 26% предпочли бы, чтобы защиту страны обеспечивали иностранные наемники.

Интересна и реакция на обязательства Италии как члена НАТО увеличить оборонные расходы. Доверие итальянцев к перевооружению страны остается крайне низким: лишь 26% считают военное сдерживание эффективным способом обеспечения мира; лишь 25% поддерживают рост военного бюджета даже ценой сокращения социальных расходов; лишь 11% итальянцев хотели бы, чтобы Италия обладала ядерным статусом (и это после того, как США поставили под сомнение доступность своего ядерного зонтика для европейских союзников). А между тем, военные расходы Италии на душу населения в четыре раза ниже (!) оборонных расходов США. Напротив, большинство (58%) итальянцев считают, что безопасность лучше обеспечить интеграцией европейской обороны — с единой армией и централизованными закупками вооружений (т.е. фактически выступают за отказ от национальной армии). И меньше половины (49%) выступает за усиление НАТО. Эту картину подтверждают результаты аналогичного исследования Европейского совета по международным отношениям, согласно которому лишь 17% итальянцев поддерживают рост военных расходов (наименьший показатель среди 12 европейских стран).

Нет, это не настроения в "отдельно взятой стране". Это целая культура. "Немецкая волна" на днях посвятила большой материал проходящей в Германии дискуссии о перевооружении и возврате к воинскому призыву. Мало того, что большинство немецкой молодежи не хочет брать в руки оружие, но значительная ее часть вообще согласна жить под оккупацией или намерена бежать от войны. Война в Украине и разворот в политике США при Трампе бросили серьезный вызов массовому в молодежной среде пацифизму. Но не поколебали его. Хотя большинство немцев соглашаются с восстановлением воинской повинности и необходимостью программы перевооружения, у молодежи эти инициативы поддержкой не пользуются. 59% немцев не готовы взяться за оружие и только те же 16% ответили на этот вопрос утвердительно. Среди молодых людей эта цифра оказалась и того ниже – лишь 11%.

Характерны в этом смысле высказывания политического директора старейшей пацифистской организации Германии, основанного в 1895 году "Германского общества мира – Объединения противников военной службы" (DFG-VK), 39-летнего Михаэля Шульце фон Гласера. В интервью "Немецкой волне" он ответил на вопрос о том, что бы он сделал в случае нападения России на Германию. Он без обиняков предложил посмотреть на карту, чтобы убедиться в том, что Германия не будет первой целью России: "Если Россия и атакует, то, скорее всего, страны Балтии, и Польшу. Это восточная граница НАТО, то есть они не смогут напрямую атаковать территорию Германии". Иначе говоря, нас это не коснется. Ну а "если бы произошла прямая конфронтация между Россией и НАТО, то, вероятно, это очень быстро привело бы к применению ядерного оружия. А тогда все равно все потеряно. Поэтому я считаю такую войну совершенно нереалистичной. А если так и случится, она была бы быстрой и все было бы потеряно". Такая вот смесь эскапизма с пораженчеством при полной готовности сдать своих союзников на съедение крокодилу.

На вопрос "Немецкой волны", не играют ли немецкие пацифисты на руку России, Шульце фон Гласер откровенно признал, что "в долгосрочной перспективе Украина, как минимум, не сможет выиграть эту войну. А скорее всего, проиграет ее, потому что у нее просто нет людей для этого, а Россия может мобилизовать больше войск". Нет, сам он не крокодил – он против российской агрессии. Он просто не пошевельнет пальцем, чтобы помочь жертве. Когда принимаешь за аксиому право сильного, положение жертвы видится безнадежным. Пусть неудачник плачет. Vae victis. "Конечно, по моему мнению, Россия должна уйти из Украины. Но я не вижу, как Украина еще может переломить ход этой войны. Тогда им нужно задуматься, не нужно ли проглотить эту горькую пилюлю, заключить перемирие и, вероятно, уступить часть территорий. Мне самому это, честно говоря, не нравится, но это так". Для исторической убедительности он привел в пример Францию и Германию, которые воевали веками, но сейчас мирно соседствуют (забыв упомянуть при этом, что возможным это стало лишь благодаря поражению его страны во Второй мировой войне).

Интересно заметить, как эта риторика слева перетекает в риторику миролюбия справа: Трамп тоже любит повторять, что Зеленский виноват в том, что полез воевать с ядерной державой, которая многократно сильнее Украины. Но если следовать этой логике, зачем вступили в войну за независимость от могущественной Британской империи заброшенные на краю света американские штаты? Зачем Великобритания вступила в войну с захватившей всю Европу Германией, поклявшись "никогда не сдаваться"? Зачем вел войну с ней истекавший кровью Советский Союз? Зачем не сдался на милость в сотни раз превосходящим в ресурсах арабам Израиль, ведя уже восемь десятилетий войну за свое существование?

Молодые немецкие блогеры объясняют людям, что поскольку государство не помогает молодым немцам с жильем, учебой и работой, за него не стоит воевать. На вопрос "Немецкой волны" одному из них о том, что бы он делал, если бы Россия все же напала на Германию, он ответил: "Моим первым инстинктом было уехать как можно дальше от войны и взять с собой как можно больше друзей и членов семей". Он указывает на Украину, говоря, что она, как и "любое государство в чрезвычайной ситуации или в случае войны вынуждено защищать свой суверенитет, территорию и существование телами своих граждан". В действительности же это не государство, а пацифист защищает свою жизнь телами своих сограждан.

Отсюда взгляд на войну в Украине как на манипуляции Запада, который несет часть вины за нее потому, что "злоупотребляют Украиной и украинским народом в своих геополитических целях", ослабляя своего главного зарубежного соперника. Отсюда утверждение, что "в интересах многих западных государств позволять этой войне продолжаться как можно дольше и не прекращать ее вообще", подталкивать Украину к войне до последнего украинца и т. д. Перед нами образцовый кремлевский нарратив.

Разумеется, разделение по вопросу воинской службы имеет и политическое измерение и отражает радикализацию европейцев. Как показывает опрос "Немецкой волны", молодежь отдала больше всего голосов на последних выборах в Германии Левой партии и ультраправой АдГ, т. е. радикалам с обеих сторон. Эти партии радикально расходятся в том, что касается воинского призыва и перевооружения, национализма и отношения к прошлому Германии, но, когда речь заходит о нынешней войне в Европе, обе зарекомендовали себя как путинферштееры.

Это настолько развитой нарратив, что уже производит своих писателей. Об одном из них, популярном молодом пацифисте 27-летнем Оле Нюмоене, рассказывает "Немецкая волна". Весной 2025 года он выпустил книгу "Почему я никогда не буду сражаться за свою страну". Она продается в книжных магазинах с пометкой "Автор бестселлеров по версии Der Spiegel". В апреле 2025 года он прямо заявил, что "лучше капитулировать" и жить под оккупацией, чем погибнуть на войне. А 31 июля в ток-шоу на телеканале ZDF повторил: "Лучше ужасно тяжелая жизнь, чем вообще никакой". На прямой вопрос, означает ли это, что он готов "исчезнуть в российском пыточном подвале", Нюмоен ответил, что считает такое развитие событий маловероятным. По его словам, будь он украинцем 24 февраля 2022 года, он "попытался бы убежать или спрятаться, как это и сделали сотни тысяч людей". Молодой человек заявил, что не считает себя частью Германии как государства и "не верит в идею национальной идентичности". "У меня не больше общего со среднестатистическим немцем, чем с людьми в любой другой стране". И в самом деле, если немец не считает себя частью Германии, почему должны считать себя ее частью миллионы живущих в Германии турок и сирийцев?

Но таковы не только сегодняшние Италия или Германия, где популярные политики, авторы и блогеры, прямо призывают капитулировать перед насилием и тьмой, не драться за свои ценности, не сопротивляться праву сильного. Подобные же опросы, проведенные ESOMAR, Gallup International, YouGov, WIN, WAPOR дают не менее шокирующую картину: в Австрии 62% не готовы сражаться за свою страну и только 21% ответили утвердительно, в Великобритании это соотношение – 49% к 41%, в Испании– 53% к 47%, во Франции – 67% к 29%.

Интересно, что только те европейские страны, где еще жива память о российско-советской оккупации, демонстрируют иное соотношение. Это страны Скандинавии и особенно Финляндия, имевшая долгую историю конфронтации со своим имперским соседом. Это страны Восточной Европы, где мотивация к службе также выше. Однако, и эти цифры выглядят высокими лишь на фоне катастрофических цифр в странах Западной Европы. Но в целом, ненамного. Даже в имевшей едва ли не самую долгую и турбулентную историю отношений с Россией Польше, о чем мне приходилось уже писать здесь. В целом, 68% европейцев не готовы воевать за свои страны. Опрос Gallup International указывает на то, что примерно 50% граждан США также не готовы воевать. И только в странах, находящихся в состоянии реальной экзистенциальной опасности, живущих в постоянной угрозе войны и вынужденных периодически воевать, эти показатели реально выше: 96% в Армении, 88% в Азербайджане, 83% в Грузии, 86% в Пакистане.

Можно было бы остановиться на этих цифрах, приветствуя снижение агрессивности на Западе. Но есть одно обстоятельство, не позволяющее радоваться этой картине. Это соотношение между средними цифрами тех, кто готов с оружием в руках защищать свои страны и ценности на Западе и в мире в целом. Показатель Европейского Союза – 32% готовы к этому, тогда как глобальный показатель – 61%. Иначе говоря, две трети европейцев демонстрирует отказ от агрессивности, тогда как глобальный показатель указывает на то, что две трети мира, напротив, вовсе не демонстрируют такого снижения. И этот очевидный дисбаланс приводит к двум катастрофическим последствиям. Во-первых, столь явная, если не сказать кричащая, демонстрация слабости буквально приглашает к агрессии. Во-вторых, она делает практически невозможным сегодняшнее взаимопонимание между зрителями и жертвами войны.

Из поста известного израильского блогера я узнал, что, оказывается, результаты опроса CENSIS, показавшие, что 84% итальянцев не станут в случае необходимости защищать свою страну с оружием в руках, вызвали куда больший шок в Израиле, чем в самой Италии: подавляющему большинству израильтян было просто непонятно, как можно, не воевать за свою страну. Дело, однако, в том, что европейцы и американцы (к счастью) не являются жертвами войны, но лишь ее зрителями. А это значит, что между реальностью войны и потребляемыми ими образами войны стоят мощные политические фильтры – система военной/антивоенной пропаганды и ангажированные СМИ. И они-то и создают картинку войны. Зрители потребляют ее в идеологической упаковке мейнстримных пацифизма и антисионизма, которые давно и глубоко инкорпорированы в систему образования, массовых коммуникаций и повседневной жизни стран Запада.

Зрители, которые прямо заявляют, что не следует защищать свою страну и свои ценности, что не следует сопротивляться насилию, а просто бежать от врагов или жить под оккупацией, по определению не могут ни понимать логику и мотивацию жертв насилия, ни испытывать эмпатии к ним. А поскольку миром правят не пацифисты, а Путины и Кимы, Синвары и Насраллы, самые критические теории и самые грозные резолюции ООН будут порождать лишь больше войн. Поскольку тот, кто "во имя мира" готов пожертвовать своей страной и своими ценностями, тем более пожертвует жизнью других людей, чем практически приглашает к агрессии против себя. А недостатка в агрессорах в мире нет.

Те, кто готов остановить войну любой ценой, лишь повышают эту цену. Те, кто ненавидит войну, а не агрессора, ее развязавшего, делают агрессора сильнее, а мир еще более иллюзорным. Те, кому отказывают в защите, становятся беззащитными и лишь распаляют аппетиты агрессора. Те, кто не готов к защите собственной страны и собственных ценностей, не могут судить тех, кто борется за них. Те, кто проповедует пацифизм в мире, в системе ценностей которого мир не является приоритетом, продвигают опасные химеры, которые вполне объяснимо не находят понимания у тех, кто стоит перед реальностью истребления. По известному выражению Голды Меир, "мы хотим жить. Наши соседи хотят видеть нас мёртвыми. Это оставляет не слишком много пространства для компромисса". Мир, несомненно, лучше войны. А жизнь лучше смерти. Но идеальным местом мира и покоя является кладбище. И если кто-то на Западе готовы платить за мир жизнью евреев или украинцев, то не следует удивляться тому, что те не проявляют интереса к такому кладбищенскому для них миру.

Вот о чем я думал, следя некоторое время назад (а время сегодня настолько наполнено событиями и мчится настолько быстро, что происшедшее неделю назад кажется далекой историей) за дискуссией, последовавшей за интервью Дины Рубиной. Ее высказывания показались многим чудовищными только потому, что мы не живем внутри войны: мы не сталкиваемся с ежедневной смертью близких, с терактами и налетами, нам не надо прятаться в бомбоубежищах, просыпаясь среди ночи от сирен, ракет и взрывов, – будь то в Израиле или в Украине. А местопребывание меняет оптику.

Никому бы не пришло в голову обвинять Константина Симонова или Илью Эренбурга за их антинемецкие публикации, газетные вырезки с которыми находили в шинелях погибших на фронте бойцов. А там было ровно то же, что говорила сегодня Рубина. Просто тогда это была единая для всех участь, а не так, как сегодня: сидит "миролюбивая общественность" в тихих европах и америках, смотрит на варварские тексты людей, живущих в состоянии аффекта войны годами, и не может понять их бесчеловечности. Вот, как завершалась статья Эренбурга с говорящим названием "Его кровью" (1943). Воспроизводя фрагменты письма убитого немецкого унтер-офицера Карла Петерса, где тот живописует войну и рассказывает, как он жжет деревни и убивает русских, Эренбург пишет: "Я повторяю слово, сказанное в самые страшные дни прошлого лета: убей! Убей Карла Петерса. Убей немца. Его нельзя оставить живым. Земля не хочет носить злодеев. Убей немца, чтобы он не сжег еще сто деревень. Убей немца, чтобы спасти тысячи невинных... Убей немца за все, что он сделал, и за все, что он хочет сделать. Убей немца, если твой сын убит. Убей немца, если твой сын жив: на него покушается немец. Если твоего сына не убил Карл Петерс, помни: у Карла Петерса будет сын, и этот сын станет гренадером, факельщиком, убийцей. Пусть не будет сына у Карла Петерса... Все, кто действительно любит человечество, все истинные гуманисты, все подлинные миролюбцы, все они скажут: туда, в гнездо разбойника, на землю людоеда, в дом Карла Петерса! Там будет искупление. Там справедливость напишет свой приговор: железом, огнем, кровью. Убей Карла Петерса сегодня... Убей... Убей: этого требует совесть... Он не должен уйти. Можно по-разному растить розы и нянчить детей. Но чем укротить разгневанную совесть? Одним: его кровью". Эти тексты бесчеловечны в той же мере, в какой бесчеловечна война. Она расчеловечивает всех, и потому она ужасна. И потому преступником является тот, кто ее развязывает, кто совершает агрессию.

Читаю какой уж месяц не смытые граффити на стенах домов (такие можно увидеть едва ли не по всей Европе): "Хватит финансировать войну. Финансируйте школы. Ни с НАТО. Ни с Путиным", "Зеленский нацист. Нет НАТО. Нет войне". Все это, увы, отражение политических настроений большой части западной публики. Согласно логике этих "сторонников мира", в войне нельзя быть ни на чьей стороне: никаких поставок оружия, никакой поддержки, главное – принуждение к миру. Однако ни в идеальном, ни в реальном мире все это не имеет никакого смысла, поскольку в войне, где по определению все решается соотношением сил, и где одна сторона заведомо сильнее другой, призыв не помогать "никому" означает фактически только призыв не помогать слабому. Современный пацифизм – это пример того, как логика слабых приводит к их поражению и к победе сильных, и того, как левые фактически делают работу правых.

Почему пацифизм, который всегда имеет в сухом осадке один и тот же вывод: война должна быть остановлена любой ценой, в итоге всегда защищают не жертву войны, а агрессора? Причина в том, что пацифизм основан на принципиальном их неразличении, ведь утверждать, что не бывает "справедливой войны" означает, что не бывает и "несправедливой"! Пацифист исходит из того, что война ужасна как таковая, для всех, "сама по себе", и любое указание на агрессора и жертву является, по сути, ее оправданием. Он как бы говорит: не важно, кто прав и кто виноват – остановитесь! И агрессор первый его в этом поддерживает, крича, что война ужасна, что он хочет мира и борется за мир, но не может не воевать, что его к этому вынудили, что жертва сама виновата, что сопротивляется, или что он сам – жертва и т. д. Эту демагогию насильника (а это именно демагогия, поскольку в войне всегда есть агрессор и есть жертва агрессии) пацифист лишь морализирует и нормализует, превращаясь для агрессора в полезного идиота. Сам же пацифист получает символический капитал в виде moral high ground. Такой вот символической обмен здесь происходит.

Любая война ужасна, и именно это использует агрессор, рассчитывая на поддержку "людей доброй воли", а тот, кто борется с агрессором, всегда будет двойной жертвой – агрессора и пацифистских обвинений в том, что он продлевает страдания невинных людей, втягивает мир в войну, да и просто не хочет мира "любой ценой". В последнем и есть суть пацифизма: "любой ценой" и означает – ценой твоей жизни, свободы, страны. Словом, на условиях агрессора. Пацифизм во время войны есть оправдание насилия и, по сути, поддержка войны. Потому что выбивает оружие из рук жертвы, уравнивая ее с агрессором и утверждая, что в войне "все виноваты". Нет, не все. Виновен агрессор, а в защите нуждается жертва.

Быть пацифистом во время войны – это все равно, что быть сегодня зеленым, и бороться с изменением климата, отрицая антропогенный фактор. С кем вы будете бороться, если не с источником изменения климата? С природной стихией? Пустое дело. Вы боритесь с его источником – человеческим воздействием. То же и с войной. Война не стихия. Она на сто процентов продукт "антропогенного воздействия". Бороться надо не с абстрактной войной-стихией, а с агрессором, который войну порождает.

Много занимаясь историей холодной войны, я обратил внимание на то, что советский режим всегда яростно выступал против пацифизма внутри СССР, но всячески его поддерживал за рубежом. Понятно почему: пацифисты – естественные союзники агрессора. Это люди, которые приходят к сражающемуся из последних сил и выбивают из его рук оружие, предлагая взамен веревку. Не надо видеть в пацифистах только полезных идиотов агрессора. В них надо видеть тех, кем они являются в реальности: не только сторонников, но и пособников агрессора.

Пацифист утверждает, что борется за мир. В действительности же он борется за прекращение войны ценой жизни слабого, ценой жизни жертвы агрессии он хочет купить себе мир, надеясь, что в результате опасность обойдет его стороной. Черчилль утверждал, что пацифист – это тот, кто думает, что крокодил съест его последним. Скармливая крокодилу всех вокруг, пацифист полагает, что он "миротворец", а он – негодяй. Он полагает, что он "гуманист", а он – ханжа, поскольку платить своей жизнью за его гуманизм должны другие. А как иначе он может выжить с такими взглядами в жестком мире Кимов, Си, Путиных, Эрдоганов, аятолл?

Вот почему пацифист – это всегда зритель, который хочет выжить за счет жертвы. А поскольку эта позиция не имеет морального оправдания, все его психологические манипуляции направлены на самооправдание. В среде русской внутренней и внешней эмиграции широко распространена позиция равноудаления: я презираю Путина, ненавижу эту позорную войну и фашизм в России. Но мне "в равной мере" отвратителен любой (читай: украинский) национализм и любая (читай: проявляемая украинцами в отношении русских) этническая неприязнь. Это "такой же" фашизм. Это несправедливо: мы не все такие. "Такой же" фашизм?

Задумаемся: в этой позиции за украинцами имплицитно не признается статус жертвы, поскольку в условиях войны жертва и агрессор имеют не только разный статус, но и разные права. И то, на что агрессор права не имеет, жертва – имеет. Можно ли во время войны вместо того, чтобы культивировать в отношении врага ненависть, чтобы "ярость благородная вскипала, как волна", рассуждать о том, что у врага, который бомбит жилые массивы, роддома и школы, мародерствует, насилует женщин и похищает детей, "великая культура"?

Когда в 1941 году Эренбург призывал "Убей немца!", а в 1942 году Симонов писал "Убей его!" – это был "такой же" национализм? Возбуждение национальной ненависти? Несомненно. Но война, увы, переписывает законы мирного времени. Поведение жертвы агрессии, ведущей смертельную борьбу за свое выживание, не может оцениваться по законам мирного времени. Да, советская военная пропаганда говорила не о Гете и Бетховене, но воспитывала ненависть к врагу: "Так убей же немца, чтоб он, А не ты на земле лежал, Не в твоем дому чтобы стон, А в его по мертвым стоял. Так хотел он — его вина. Пусть горит его дом. А не твой... Пусть исплачется не твоя, А его родившая мать, Не твоя, а его жена Понапрасну пусть будет ждать..." Вся советская военная поэзия была антинемецкой (и в этом смысле националистической). И иной военная поэзия быть не может. Отчасти и благодаря этому нацизм был повержен. И только когда война подойдет к концу, все это опять станет неприемлемым. И начальник сталинского Агитпропа будет объяснять в "Правде", что "Товарищ Эренбург упрощает…", т.е. что "все не так однозначно". Но пока война идет – это не только приемлемо, но единственно возможно. Пока она идет – все, увы, однозначно. Поэтому позиция тех, кто в своей либеральной принципиальности не хочет простить украинцам их сегодняшней ненависти к России и русским, демонстрируют не антифашизм, но позицию зрителя, которая граничит с непрямым оправданием русского фашизма.

Нам нужно перестать обманывать себя пустыми разговорами о том, что Третья мировая война "уже идет". Ее пока, к счастью, нет. Но если мы хотим ее избежать, то должны обратиться к опыту тех, кто на себе переживает ее сполохи, стал жертвой агрессии. Нет таких целей в войне, которые оправдывали бы обеление агрессора. Тем более, нет таких обстоятельств, которые позволяли бы зрителям стать судьями жертв войны. Напротив, только единство перед лицом агрессии и солидарность с ее жертвами позволят предотвратить войну. А для этого нам нужно убить в себе зрителя.

Евгений Добренко – филолог, культуролог, профессор Венецианского университета

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции​